Все
Отредактировано:17.05.12 11:44
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Лично я без колебания углядела бы на раскидистых ветвях генеалогического древа этих музейных тапок и Евдокию Истомину, и Саломею, и саму Терпсихору за право еще раз тронуть пальцами зернистое тиснение паспарту. Снимок меня завораживал. Как, впрочем, и другие, развешанные по стенам. Там, за каймой деревянных оправ, внутри янтарных капсул мгновений порхали, семенили, раскланивались, покачивались в шезлонге, пили из хрусталя и фляги, гарцевали на неукрощенном коне Клодта, щелкали кастаньетами, чудили тростью и метлой, на банкетном столе и на танковом люке, в тронном виссоне и в ширпотребовском штапеле, в кивере и в кепке, у кромки рампы и прибоя неповторимые Доры Семеновны.
И каждая излучала легкий жар, который отчетливо ощущали мои ладони.
Посторонних лиц внутри бенефиса было всего трое: супружеская чета и впалый юноша с обетом на обороте «Навеки твой. Г. П. 25 VI 14 г. Сараево». Признаюсь, насчет «Г. П.» я и сама не сразу сообразила. Место и дату еще туда-сюда, кое-как состыковала. Но помнить имя какого-то крези за то, что он ухлопал какого-то кайзера? Много чести им обоим. Пускай даже якобы из-за этого мелкокалиберного убийства, народы до посинения метелили друг друга. Тем более...
Потом-то меня осенило: конечно, «Г. П.», конечно, Гаврила Принцип, кто же еще? Тогда все сразу встает на свои места. Потому что «куда плывете вы, когда бы не Елена». Потому что накануне была ночь Ивана Купалы. Потому что в двадцать лет стрелять(ся) должно только из-за женщины.
Другой вопрос, что лучше это делать не на Балканах, где эхо тут же доносит любую искру, годную для пожара, своей госпоже, завернутой в изодранный камнями пурпурный плащ. Она улыбается разбитыми губами и начинает дуть. И языки пламени слизывают Трою. И вжикают, как косы, ятаганы. И эрц-герцог -отскакал по гримерным, старый сатир! - заваливается на бок, потянув за собой, как пьяный гусар скатерть, свежезастеленное столетие. А матушка А. Македонского удовлетворенно гладит плоскую голову по-кошачьи свернутой на коленях пепельной эфы, в просторечье — гробовой змеи.
Господи, когда же наконец уймется эта вампирша?
Супружеская чета на втором снимке — родители Доры Семеновны. Семен Севастьянович, донской казак, и Фарида Хафизовна, сами понимаете кто. Легендарный альянс — атаман и княжна. С вершины столетнего холма я вижу их свадебный струг, устланный персидскими коврами, посреди чешуйчатого блеска реки. Но в отличие от дремучего земляка Семен Севастьяныч не швырял за борт плененных аристократок, а цивилизованно делал им законных детей. Что и запечатлел Р. Ф. Бродовский, «фотограф московскаго филармонич. Общества, состоящаго подъ августъйшимъ Ея Императорского Высочества Вел. Кн. Елисаветы Федоровны покровительствомъ (тел.49-75,на углу Кузнецк. моста д. Хомякова, негативы сохраняются)». В кадре георгиевский кавалер (чуб и шашка) в полный рост позади брюхатой жонки (брови и шальвары) на венском стуле.
Однажды стул опустел:
— Родят и вернутся, — успокоила меня Дора Семеновна, — а вот шампанское с самогоном, золотце, мешать не стоит.
Сама Дора Семеновна пьяной бывала крайне редко, трезвой — никогда. Суточную норму составляли по обстоятельствам и настроению полтораста коньяка или триста вина. Коньяк преимущественно армянский, вино грузинское, сухое и красное. Дорогое удовольствие, когда нет керенок в чулке, золотых червонцев под половицей, а есть казенное пособие в семьдесят рублей. Особенно учитывая казненные виноградники, казарменный режим и пайковый регламент торговли, слабость к приличной закуске и к ночным катаниям на такси. Дорогое, но не для крестницы Матильды Феликсовны. Почти ежедневно в ее почтовый ящик падали квитки денежных переводов, общая месячная сумма которых тянула на академическую зарплату. Дора Семеновна называла их «Фроськина рента». Фроська, надо понимать, Афродита.
— Государство, дети, перловка, железные челюсти, — раскладывала Дора Семеновна пасьянс «Гусиные лапки» из свежих извещений. — Никто, запомни, золотце, никто не обеспечит нам в этой стране заслуженный отдых, кроме правильно покинутых любовников. Тех, которые так и не поняли: во-первых, действительно ли женщина им принадлежала, во-вторых, действительно ли она навсегда исчезла, никак не отличат одно счастье от другого и с удовольствием расплачиваются за оба.
Я перебрала в уме своих отлюбленных спутников, с удивлением обнаружила, что все они прочно помнят лишь о факте расставания со мной, и явственно ощутила металлический привкус во рту.
