ника, 59 - 5 сентября 2012 08:30

КНУТОМ ИССЕЧЕННАЯ МУЗА

Один из мифов о любви зовется « Поэт и муза». У Огюста Родена есть такая скульптура. Я не раз замирала перед ней в Эрмитаже. Очень красивая скульптура. Особенно, хороша муза: роскошные волосы, божественное тело. В реальности ее звали Камилла Клодель. Говорят, девушка была необыкновенно талантлива и могла бы затмить самого маэстро. Если бы не сошла с ума под его чутким руководством.
Мне повезло. Внушенное на уроках литературы убеждение, что классики бывают только мертвыми, защитило меня от пагубных филологических романов. Живые поэты, особенно небездарные, всегда воспринимались мной как ходячие покойники. Духовному общению это не мешало, зато сексуальные рефлексы блокировало даже в пору гормональных бурь. Такой замечательный побочный эффект. А поэтов в Советском Союзе водилось немеряно. У большинства из них отсутствие таланта компенсировалось тремя программными признаками творческой личности: социальным аутизмом, пристрастием к алкоголю и отношением к женщине, как к музе. То есть существу, чье назначение служить и обслуживать.
По-моему, надо здорово провиниться в прежней жизни, чтобы в следующей очнуться чьей-нибудь музой. Копеечными грешками такой кармы не заработаешь. Но по молодости, загипнотизированная мифом, я и сама с жадностью всматривалась в изображения тех, кого – мало любили! – еще и увековечили пером или кистью: счастливицы…Если же облик не дотягивал до моих представлений об идеале, удивлялась « и что он в ней нашел?», не догадываясь, что в постели даже гений всего-навсего голый мужчина и чаще всего мужчина так себе, на троечку с минусом: наделяя человека талантом, природа, как правило, отрывается на внешности и характере.
Наверное, чтобы не отвлекался, а сидел в своей мастерской или кабинете и выдавал на гора шедевры. Выдал положенный объем и сразу на свежий воздух, к непочтительным голубям и парочкам, следить за ними чугунным взглядом и зеленеть от зависти, осознавая на какую фигню потрачена жизнь. К сожалению, этот гуманный вариант творческой биографии удалось отыграть только на Николае Васильевиче Гоголе. Все прочие властители дум по дороге к своему постаменту успевали таки покалечить, как минимум, две женские судьбы: жены и любовницы (она же – муза). Обвинять их в этом то же самое, что обвинять высоковольтный столб в умышленном убийстве. Правда, на столб вешают табличку с предупреждением. А на гениях ее нет. Но ведь и так понятно, что с людьми, чья профессия – неопрятная, палаческая - копаться в душах, опасно связываться и тем более, вступать в интимные отношения. Даже с самыми достойными из них.
Тютчев и Денисьева, Брюсов и Петровская, Фет и Мария Лазич, Некрасов и Панаева, Есенин и Бениславская, Пастернак и Ивинская. Что ни история, то жестокий романс. Внутри него обугленные девственницы, желчные психопатки, затравленные арестантки, вымуштрованные самоубийцы ( прежде, чем нажать на курок, привела в порядок архив кумира, покрасила оградку). Вот тонкий лирик и умелый дипломат Тютчев привычно смачивает уксусом виски своей заплаканной Леночки. Закончилась очередная сцена: она в тысячный раз умоляла развестись, он в тысячный раз повторял, что это невозможно. Врал, конечно. А какой дурак откажется от одной любимой женщины ради другой любимой женщины, которая и так в его полном распоряжении? Рожает детей, торчит у окошка. Да, смотреть на нее больно, да, за четырнадцать лет их связи от чудной черноглазой смольянки не осталось и следа. Чахоточные пятна вместо румянца, кошмары вместо снов, предчувствия вместо надежд. Но муки совести – очень плодотворные муки. Половина любовной лирики, написанной мужчинами, написана под их диктовку. Изменил, предал, не навестил в больнице или в тюрьме, просадил в рулетку все сбережения подруги – и руки тянуться к перу, перо к бумаге: «…но мне милее ты, смиренница моя», «…быть женщиной – великий шаг, сводить с ума – геройство», «…дорогая, я плачу, прости, прости». Нашкодил на сборник, опубликовал. У жены - нервный припадок, потому что « он снова с этой». У любовницы ( она же муза) – нервный припадок, потому что воспеть-то воспел, иными словами, выставил на всеобщее обозрение и пересуды, а жениться не женится. У поэта – творческий вечер в гуманитарном колледже. Выступил, раздал автографы розовым гимназисткам, проводил молоденькую учительницу до подъезда, до двери, до дивана, и на рассвете, бормоча « ты меня никогда не увидишь, ты меня никогда не забудешь», двинул по знакомым маршрутам, добывать свежую дозу бесплатного вдохновения в обмен на сомнительные перспективы совместного бессмертия.
Страдания жены иногда искупает вдовство с гонорарами от посмертных изданий, с открытиями памятников и экспозиций, с правительственными телеграммами на юбилеи. Страдания любовницы( она же муза) неисчерпаемы, как атом. Ее и от гроба оттолкнут, и имя вымарают из бумаг и биографии, и обзовут интриганкой и клеветницей. Сломать порочную схему удалось одной Лиле Брик.
О ней говорят много гадостей, но на меня веет античной силой от женщины, способной в восемьдесят лет празднично покончить с собой. Не по старческой немощи или слабоумию, а « по романтическим обстоятельствам», как любили писать газеты в начале прошлого века, когда Россию захлестнула эпидемия графоманства и криминальных мелодрам. Кстати, об античности. Вот где женщине, если и имело смысл родиться, то только музой и никем другим. Гетерам, первым земным музам, за их труды античная интеллигенция платила щедро и без проволочек. (ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)

• 
• 
•