В общем, Клёпе фронт огородных работ обрисовали, а сами пить сели. Дядя Гоша достал бутылку самогона с привкусом карамельки. При каждом глотке этот шмурдяк просился обратно, и я на первой сотке сошел с дистанции. Дядя Гоша, осиливший пузырь в одно жало, показывал мне отвратительных личинок и гундел:
– По наклонной пойдешь, паря. Неприятности от блядей одни. Вот ты сейчас это грязное порося выебешь, а потом дедушку своего мертвого съешь, – по какой логической цепочке он в своих заиндевелых мозгах связал два этих действа, я в душе не ебу. Заодно просветил, что шелкопряды хуйню разную, типа колючек от акации не жрут, а предпочитают растения семейства тутовых. И не топчат всё подряд – кору там, корни и прочие сучки, а хавают сплошной центряк – сочные зелененькие листики и богатые железом плоды шелковицы. За которыми мы и пойдем, когда стемнеет.
Ближе к вечеру, смотрю, дядя Гоша на тихий час в дом пошел, да и Клёпа умаялась, пора уже и ебсти. Тихо, на цыпочках, чтоб щепетильный хозяин не спалил, прокрались на.кухню. Расположились на сундучке, я снял с неё трусы и прихуел. В нос шибанула оглушительная вонь дунайской селёдки пряного посола – упрела пиздорыбица моя в полную масть. Вспомнил, что где-то рядом было ржавое ведро с питьевой водой, возле которого стояла литровая кружка. Набрал полную и заставил Клёпу свой вонюче-дремучий рыбколхоз подмыть. Жница урожаев на ниве хуестраданий побулькалась децл, проворчала: «Заебали эти чистоплюи» и встала в ракообразную позицию. Запахло мокрой, но грязной жопой. Пришлось повторить водные процедуры из той же посуды, после которых всё же осталось легкое амбре свежего навоза и кислых подмышек.
И только я пристроился к умытой снизу колхознице, в комнате послышался грохот, будто кто-то пизданулся с кровати, а потом встал, пошел, споткнулся о какую-то невидимую хуйню, типа маленькой табуретки, и уронился нахуй еще раз. Этим «кто-то» оказался дядя Гоша, больше некому было. Дико матерясь в темноте, он побрел на кухню и двинул прямиком к ведру, залить горящие после карамельного сэма трубы. Пошарил возле ведра, нащупал кружечку, в которой плавали лобковые волоски, гавняные катышки и прочий полезный для организма сифилис, и, жадно глотая, выпил до дна. Я в это время старался не дышать и, притаившись, зажимал Клёпе рот рукой.
– Бля, это чё за рассол? – спросил вслух дядя Гоша сам себя. – От огурцов остался что ли? Так... Где этот хорёк похотливый шароебица? Пора в сад идти. Лёхааа! – гаркнул он над самым моим ухом, так что я чуть не опидорел. Расшатанная нервная система чувствительной деревенской путаны не выдержала, и Клёпка громко бзданула. Надо было ей ещё и пальцем жопу заткнуть, но кто ж знал?
– Фуууу, йобана в рот, кто здесь? – дядя Гоша как-то неожиданно резко включил свет и увидел меня на сундучке и побледневшую от страха, только что пёрнувшую сраку.
– От куррррва! Такая молодая, а набздела, как Баба-Яга. Не жопа, а ялтинский лук, сука, аж слёзы потекли! На хуй пшла из домика!
– А кто пилить будет? – вступился я. Дядя Гоша сообразил, что без пилы будет трудновато, и поостыл:
– Ладно, собирайтесь, пора выходить.
Недалеко от дачного поселка вовсю шелестел шелковичный сад. По дороге дядя Гоша поведал, что сад не охраняется, разве что изредка наведывается селекционер-маразматик Фёдор Фёдорович Барсуков, по кличке Фэфэ или просто Барсук, у которого, в общем-то, дядя Гоша и одолжился личинками. Фэфэ караулил не сад, он хотел изловить шелкопрядных воров, которые по его логике должны были явиться сюда.
