Все
Отредактировано:16.07.15 21:20
Гюльчатай, часть 1
Гюльчатай в моей жизни появилась по вполне важному поводу. Я тогда только начала писать в разные московские журналы, удивляясь, как, оказывается, можно легко и непринужденно зарабатывать посредством журналистики. Подбила еще несколько своих знакомых на аналогичную деятельность. Все радостно пописывали статьи, высылали в редакцию, а я потом ездила в Москву, за всех получала гонорары, встречалась с собратьями по перу уже в Питере, и денежки заработанные им раздавала.
И вот позвонила мне как-то ЛюсИ, одна из журналисток, и стала говорить, что не худо бы в нашу команду принять еще одну девушку по имени Гуля. Талантливую и безработную.
Созвонились. Поговорили. Попросила "новенькую" прислать хоть что-то, что было, возможно, написано для себя.
Надо сказать, что присланный образец творчества меня удивил. Это был маленький кусочек текста, не несущий никакой смысловой нагрузки вообще. Того, что называют "русским языком", там тоже не было. Но через дебри чудовищной безграмотности, дикой пунктуации и прочего разного, проглядывала такая сила воображения, что становилось даже жутко. Не помню, что там было конкретно, но в памяти сохранился некий "сияющий топор без топорища", обрушившийся на кого-то там.
Я поняла, что не могу оценить подобный текст - он был слишком художественным для журналистики. Вообразить себя литературным редактором не посмела. Поэтому решила прибегнуть к помощи старших товарищей. В эксперты был призван один мой знакомый режиссер, он же сценарист, изредка баловавшийся статьями для журналов. Назовем его Покровским. Я помогала забивать в Word написанные им от руки сценарии - так и подружились. Рассказала о Гуле. Он любезно согласился принять участие в судьбе начинающего прозаика.
Назначили встречу у меня дома так, чтобы всем троим было удобно. Покровский пришел чуть раньше. Сидим, пьем чай, болтаем. В дверь звонок. Открыла - на пороге очень красивая молодая женщина. Улыбчивая. Умело накрашенная. В движениях этакая восхитительная резковатость, которой мне, например, даже за годы дрессировки где-нибудь, скажем, у "Лицедеев" и то не добиться - просто не дано.
Смущало немного ее одеяние: с таким декольте на почти что деловую встречу, каковой наше полуформальное собеседование являлось, все-таки не ходят.
Обменялись приветствиями. Гуля прошла в комнату, познакомилась с нами, присела к столу. Чай попила. Потом по нашей просьбе прочла рассказик, сродни тому, что присылала мне, но другой. Сделала это чрезвычайно смело - так, словно она каждый день незнакомым людям что-то зачитывала "из последнего".
Сценка была словно бы постановочно-декоративной: круглый столик со скатертью, лампа с абажуром, чай в подстаканниках. И во всем этом приятном антураже молодая красивая женщина читает вслух прозу не слишком уже молодому, но тоже довольно красивому Покровскому. Я, конечно, была лишней, но сбежать не посмела - так и просидела, взволнованная и притихшая. Мне нравилась Гуля, ее текст и то, как она себя вела, зачитывая его.
Покровский моих симпатий, кажется, не разделял. Я его вообще не узнавала. Он как-то был чрезвычайно сдержан, хотя обычно много шутил и смешил меня до слез. Не произнеся ни слова, не моргнув глазом, ни разу не шевельнувшись, он выслушал нашу прелестную чтицу. С каменным лицом вынес вердикт: красиво, бессмысленно и без шансов на публикацию. После этого быстро откланялся и убежал.
Как в последствие выяснилось, все это время, пока я, разинув рот, с благоговением вкушала литературных прелестей, Гюльчатай настойчиво атаковала режиссера отнюдь не по части литературы. Оказывается, во время прочтения она наглаживала ему штанину своей прелестной нижней конечностью, облаченной в чулочек, под столом; над столом строила ему глазки и уж решительно во все стороны, и "под", и "над" фонтанировала ферромонами.
Позорное бегство Покровского расстроило ее несказанно, куда больше, чем вердикт, вынесенный ее словотворчеству.
- Как он посмел? - сказала она, едва за ним затворилась дверь. - Я же хочу его!
