Отредактировано:18.04.20 15:44
"Лапа - дрица - дри - ца-ца, съели паску без яйца!" - смеясь, почти кричал мой старший брат, поочередно хлопая себя ладонями по коленям, бедрам и потом, перекрестив руки, по невидимым погонам, и громко всплескивая в конце звонкими ладонями, смешно подпрыгивал и убегал куда-то по коридору квартиры. Весёлый и талантливый был человек, не терпящий лжи и уныния, с безупречным вкусом и таким же чувством справедливости, которые-то и проиграли неопрятной и несправедливой жизни.
Вставая и потирая ещё не открывшиеся глаза, я брёл по коридору, по направлению к кухне, в которую почему-то была закрыта дверь, но через щель снизу, скорее вентиляционную, чем размерную, слышали голоса и какие-то погрюкивания.
Я толкал от себя двери и сразу же просыпался от волны хлебного тепла и горячих окриков матери и тетки, с убранными полотенцем в тюрбан волосами, с фартуками, усыпанными белыми пятнами муки и блестящими от пота лицами. Они только что вымесили тесто и раскладывали его по большим кастрюлям, с тем, что бы оно в теплой кухне взошло, а я, стоящий в дверях, впускал несакральную температуру и чуда могло не произойти.
Весь вечер и пол ночи они будут печь паски, в жаркой, натопленой кухне, закладывая за ухо выбившуюся прядь и вытирая пот с лица рукавом халата. Полночи будут греметь старые кастрюли и консервные банки, которые доставали из кладовой, мыли, смазывали внутри маслом и использовали как формы, выбивая затем из них припекшиеся хлеба.
Это потом уже, спустя много лет, они стали на время куличами, а пока это были паски, еще теплые, кособокую из которых разрешалось уничтожить съедением, дабы не портить эстетику общей гармонии выставленных на обеденном столе куполов.
И откусывал кусок от еще теплого, длинного, белого, за год забытого, ломтя и знал, что потом будет утро с брызгами холодной воды из крапила ещё полупорицаемого полутаинства в кругу покрытых платками старушек и начинавших приходить невуверенных в своей вере молодых лиц, воссоздающих традицию, и будут звонкие поцелуи о свежие щеки, с возгласами "Христос воскрес!", хруст разбиваемых носиков яиц и странное, но приятное смешения вкуса сладкого хлеба, соленого сала и яичного белка, мраморного от протекшего сквозь трещины лукового отвара, будет ветреная дорога к кладбищу, долгие поиски могилки, ошибки и тесные проходы между чужими оградками, пока не услышится знакомый голос старшего брата матери, который, разгарячённый выпитым, будет сперва громко смеяться и неуютно острить, а потом, взяв лишнего, плакать на могильной плите своей матери; жуткий пересчет, второго из братьев, самого младшего в их семье, - кто первый из четверых останется здесь, - оказавшегося плохим пророком и ушедшего первым.
А дома будет ждать отец, отказавшийся от отрицания Бога, но принимающий новую традицию полностью, - с постулатом хождения на праздник в церковь и императивом отдавать дань ушедшим в иной день, и снова горячий, сладкий чай, со сладкой паской и раскрытый на диване белый разворот ещё не прочитанной книги.
