- Пьянству бой, - сказал с шумной отдышкой останавливаясь в субботу на 2-м километре утреннего лесного кросса, Алекс, вспоминая наканунный ледяной и радостный имбирный сидр, остудивший и осадивший напряженную рабочую неделю и полуторачасовое пекло в обезкондиционеренной машине в пятнично-вечерней пробке.
Красная машина, красные светофоры, красные стоп-сигналы впереди стоящих, красно-булькающая варево жаркого города - ты словно смятый мятный листик упавший в вздувающиеся пузыри закипающего на плите клубничного варенья.
Белые начинают и проигрывают красному субботним вечером, когда днём, после кросса и зарядки с подрастающим поколением посредством видеосвязи, вдруг плюнулось, извлеклось миниатюрный мангал, приобрелось замаринновое мясо, насыпалось льда в термос и налилось туда густого, вкусного кагора, укралось несколько тополиных дров из заготовленной кучи и побрелось в лес.
Сжигаемая кора тополя горько пахнет детством и первыми шашлыками, которые тоже готовились на тополиных дровах. Ледяной бархат кагора сладок до горечи. Дым выедает память до слёз в глазах, коих было б боле, если б была б, как и тогда кукушка, но здесь даже птицы иноголосые.
Над неподалеку расстеленным покрывалом, хорошо настроенным укулелем и трём десятилетним девчачьим макушкам раздается ".училась гнесиных". Три самых первых и сочных куска нарезаются и преподноситься в дар детству, мечтам и сложностям. В детских рядах замешательство, в музыкальных - пауза.
Готовиться вторая порцию. Тополь твёрд и с громким трудом поддается топору. Самая смелая, которая укулеле и гнесиных приносит назад непочатую тарелку и вилки, сопровождая благодарности историей о массовой и точечной непереносимости шашлычного мяса. Понимающе принимается.
Небо синеет. Поленья летят в мангал. Пламя вспионеривается. Спортивная усталость приятно обретает формы канваса туристического стула.
Дым отгоняет комаров, кагор - грусть. Радостно щелкают угли в мангале, мясо шипит, дымит и брызжит.
Хочется синей воды, каналов в белых высоких стенах, закатанных по локоть холщевых рубашек и до колен босоногих джинсов, шлепающих по вымытой деревянной палубе и выгоревших до холста белобрысин чубов и бровей, когда встревоженным языком облизываешь сухие губы, но воды выпить некогда, надо держать парус подгоняемой ветром лодки.
Вспоминаешь в лифте пересмотренный в паре с сидром фильм Модильяни и присаживаешься на корточки напротив улыбающейся трехлетней голубоглазости, улыбаешься в ответ, глаголишь "Белла, белла, беллисима" и макушкой чувствуешь как улыбается голубоглазая взрослость
на позитиве
