-Конец концов, господа: лучше ничего не делать! Лучше сознательная
инерция! Итак, да здравствует подполье! Я хоть и сказал, что завидую
нормальному человеку до последней желчи, но на таких условиях, в каких я
вижу его, не хочу им быть (хотя все-таки не перестану ему завидовать. Нет,
нет, подполье во всяком случае выгоднее!) Там по крайней мере можно... Эх!
да ведь я и тут вpу! Вру, потому что сам знаю, как дважды два, что вовсе не
подполье лучше, а что-то другое, совсем другое, которого я жажду, но
которого никак не найду! К черту подполье! Даже вот что тут было бы лучше: это - если б я верил сам хоть чему-нибудь из всего того, что теперь написал. Клянусь же вам, господа, что
я ни одному, ни одному-таки словечку не верю из того, что теперь настрочил!
То есть я и верю, пожалуй, но в то же самое время, неизвестно почему,
чувствую и подозреваю, что я вру как сапожник.
-И это не стыдно, и это не унизительно! - может быть, скажете вы мне,
презрительно покачивая головами. - Вы жаждете жизни и сами разрешаете
жизненные вопросы логической путаницей. И как назойливы, как дерзки ваши
выходки, и в то же время как вы боитесь! Вы говорите вздор и довольны им; вы
говорите дерзости, а сами беспрерывно боитесь за них и просите извинения. Вы
уверяете, что ничего не боитесь, и в то же время в нашем мнении заискиваете.
Вы уверяете, что скрежещете зубами, и в то же время острите, чтоб нас
рассмешить. Вы знаете, что остроты ваши неостроумны, но вы, очевидно, очень
довольны их литературным достоинством. Вам, может быть, действительно
случалось страдать, но вы нисколько не уважаете своего страдания. В вас есть
и правда, но в вас нет целомудрия; вы из самого мелкого тщеславия несете
правду на показ, на позор, на рынок... Вы действительно хотите что-то
сказать, но из боязни прячете ваше последнее слово, потому что у вас нет
решимости его высказать, а только трусливое нахальство. Вы хвалитесь
сознанием, но вы только колеблетесь, потому что хоть ум у вас и работает, но
сердце ваше развратом помрачено, а без чистого сердца - полного, правильного
сознания не будет. И сколько в вас назойливости, как вы напрашиваетесь, как
вы кривляетесь! Ложь, ложь и ложь!
…Свое собственное, вольное и свободное хотенье,
свой собственный, хотя бы самый дикий каприз, своя фантазия, раздраженная
иногда хоть бы даже до сумасшествия, - вот это-то все и есть та самая,
пропущенная, самая выгодная выгода, которая ни под какую классификацию не
подходит и от которой все системы и теории постоянно разлетаются к черту. И
с чего это взяли все эти мудрецы, что человеку надо какого-то нормального,
какого-то добродетельного хотения? С чего это непременно вообразили они, что
человеку надо непременно благоразумно выгодного хотенья? Человеку надо -
одного только самостоятельного хотенья, чего бы эта самостоятельность ни
стоила и к чему бы ни привела. есть один только случай, только один, когда человек может
нарочно, сознательно пожелать себе даже вредного, глупого, даже глупейшего,
а именно: чтоб иметь право пожелать себе даже и глупейшего и не быть
связанным обязанностью желать себе одного только умного. Ведь это глупейшее,
ведь это свой каприз, и в самом деле, господа, может быть всего выгоднее для
нашего брата из всего, что есть на земле, особенно в иных случаях. А в
частности, может быть выгоднее всех выгод даже и в таком случае, если
приносит нам явный вред и противоречит самым здравым заключениям нашего
рассудка о выгодах, потому что во всяком случае сохраняет нам самое главное
и самое дорогое, то есть нашу личность и нашу индивидуальность.
Достоевский «Записки из подполья»
