Сергей, 64 - 19 декабря 2010 17:42

...Мы и только мы знали и ощущали, что не виделись целых восемь с половиной дней и сорок пять минут. Это гигантское расстояние времени. Его можно написать на бумаге, но осмыслить количество одиночества невозможно.
-Эта должна быть наша последняя встреча, - сказала ты хриплым срывающимся голосом. – Ну, скажи.
- Давай, снимем сначала пальто. Оно может измяться, - ответил я, хотя пальто уже было покрыто глубокомысленными и укоризненными морщинками. Правила приличия я лучше знал, чем инструкцию.
- Тогда, давай, уж ляжем на кровать. Мы успеем до нее дойти?
Я всегда восхищался тобой, потому что ты умеешь задавать такие вопросы, на которые я не только сразу не отвечу, но никогда не смогу найти на них ответа. Но меня всегда спасало то, что на них можно не отвечать, прикинувшись ниже уровня их понимания. А ты, как мудрый человек, не обижалась на меня и задавала их снова.
-Ты меня любишь? - прошептали твои губы, обдавая жаром моё ухо. Твоя рука совершенно бессмысленно то поднималась, то опускалась по моей груди. То ли она хотела стереть все, что произошло, то ли пыталась впитать, вобрать в себя весь мощный неподвластный хаос восхищения тобой. Твое тело стало еще более соблазняюще податливым. Таким, что, когда я тебя обнимаю, на нём остаются отпечатки моих рук, но и я сам любой прикоснувшейся частью погружаюсь в него так, что начинаю тонуть с большим удовольствием.
В твоем теле существует четыре степени доверия. Когда мы с тобой встретились, когда я пытался тебя соблазнить, оно говорило, что можешь смотреть, но я, как музейный экспонат, который трогать руками нельзя. Свои восхищения можешь записывать только в книге отзывов. Самоудовлетворение не возбраняется, но прикосновения запрещены.
Когда ты уходишь, в нём появляется жестокая жёсткость. Средневековый рыцарь в металлических доспехах себя чувствовал гораздо комфортнее, чем ты в свое теле.
Когда я тебя обнимаю, когда ты не чувствуешь своего тела, а я не могу им насытиться. Когда мне не хватает рук, глаз, губ, чтобы суметь понять невероятность события прикосновения, твое тело становится родным, близким, трепет его не прячется под скафандром одежды, а хочет, чтобы его укротили мои руки, а потом снова мечтает о наступлении нового трепета.
Когда ты спишь, твое тело не принадлежит ни тебе, ни мне. Я люблю его разглядывать и наслаждаться обнаженной его естественностью. Я разгадываю загадку узора родинок - кто кому принадлежит: оно мне, или я ему; кто кому отдается: я тебе или ты мне? В отсутствии границ, наверное, и заключена вся тайна близости человечества. А пограничные столбики мы сами втыкаем в целомудренную белизну ещё не испорченных отношений
«Эта наша последняя встреча, только, давай, не будем думать об этом. Обними меня».
Я всегда удивлялся своему безволию. И в этот раз я не смог тебе отказать. Я не только обнял тебя, но я еще прижался… А дальше ты не могла отказать. Партитура для пружин пожилой кровати была смята нашими телами. В комнате пело все, что до сих пор молчало. Ты не прятала своих глаз, потому что они ничего не видели; ты не стеснялась своего тела, потому что оно принадлежало уже только мне; ты не боялось, что тебя кто-то услышит, а боялась, что могут не слышать мудрую вечность, ту звонкую перемычку, которая соединяет мужчину и женщину с космосом. Ты была безумна, ты была похотлива, ты была развратна и безудержна. Я тонул в твоем теле, а потом рождался через него снова. Я знал, что нашел ту женщину, с которой умереть невозможно.
Любить можно часто, но любить так, чтобы нельзя было расстаться, оказывается, надо жить с ней без выходных, прогулов и отпусков. И это не обязанность, а естественная, как воздух, необходимость.
-Эта наша последняя встреча. Только ничего не говори, - сказала ты, когда голос начал тебя слушаться. И зачем-то поцеловала меня.
Мне не хотелось соглашаться. Мне хотелось тебя укусить. Больно.
- Давай, будет эта встреча не последней, - предложила ты. – Давай, следующая будет последней.
-Давай, - послушно и радостно промолчал я. У меня не хватило слов, и почему-то желания возражать тебе.

• 
• 
•